В неё гляделась я, пока
Она мне все не об'яснила.
И не сходились берега
Век,
пока она царила.

И полновластно надо мной
Она кружила и качалась.
Дразня набухшею луной,
Всё улыбалась - и молчала.

А так хотелось распознать
Её намёки-недомолвки,
Её усмешки, грусть и стать
Над притязанием неловким.

Но в час, когда, словно обет
Нарушив, вдруг заговорила,
Тогда забыла я, где свет,
Где тьма, хватаясь за перила.

Она рассказывала мне,
Открыто, жёстко, без цензуры
О том моём огромном дне,
До этой, первой в нём, цезуры.

Цезура -шанс, чтоб сделать вдох,
Продолжив плавно свою песню.
Но вдох мой хомячком исдох:
Мне в лёгких тесно, в сердце - тесно.

Зато сознание - светло.
Осознанность - неутомима.
Так перед смертью - смерть гонима,
Её и быть-то не могло.

Душа оскверняется злобой.
И всё же, как эти ветра,
Без удержу, всей утробой -
В подушку и - до утра.

Поднимет всю муть на поверхность,
Всю глупость, как пыльный прах.
И веру забудет , и верность,
И дом на семи ветрах.

Но в миг, когда разум и воля,
Пульсируя о ладонь
Зайдутся... из Отчей юдоли,
Гляди, так и пыхнет Огонь.

И - слёзы...
поток...
словно таять
Начнёт это сало льда,
Горячею влагой питая
Дни-месяцы, дни-года.

А зло отступив святотатством,
Сползает, вживляя следы -
И всё-то ручьи серебрятся,
По ним; и глаза - как сады.

Ах, как хотелось бы
Ухватиться за нить
Оборванную
истинно жизни народной!
От травников знатных –
свой дух напоить;
От тайн землепашцев –
их круг ежегодный.
От слова купецкого –
честь велика!
От чести дворянской –
душе в услуженье!
От грозной молитвы
Духовника –
Погибель свечи
во спасенье!

Но тяжко продраться
сквозь ложь и обман
Фальсификаций,
злобных наветов.
Курится всюду
незримый дурман,
Никто не хочет
и подумать об этом.
Ведь если и удастся
хоть чудом поймать
Той нити край
и зело ухватиться,
То - где же другой? -
их же нужно связать,
И тот ускользнёт -
и опять затаится.

Ах, мы - пусты!
Что нам, что предложить?
Что в нас сейчас
ещё трогает душу
Кроме того, что -
хотим есть и пить.
Кроме того, что -
нетрудно разрушить.